Глава 11 – Фиатные государства

Во второй главе мы увидели, как развитие глобальной денежной системы после Первой мировой войны повторило старую схему. Золото-валютный стандарт во многом копировал соглашения, которые Британская империя заключала со своими колониями до войны. Как победители войны и главные финансовые тяжеловесы мировой экономики, Великобритания и США воспользовались Генуэзской конференцией 1922 года. Они навязали золото-валютный стандарт – новую мировую валютную систему, в которой их государства-сателлиты должны были полагаться на доллар или фунт стерлингов.

В теории всё выглядело честно. Если бы США и Великобритания строго придерживались золотого стандарта, то золото-валютный стандарт ничем не отличался бы от обычного золотого. Но на практике получилась изящная афёра. Тридцать два иностранных центральных банка были вынуждены хранить своё золото в двух основных центральных банках – якобы для обеспечения ликвидности по всей планете. Это дало двум странам огромную свободу действий. Они могли безнаказанно раздувать свои валюты сверх золотых запасов, экспортируя инфляцию за границу. Такая схема снимала давление с их валют, особенно с переоценённого фунта стерлингов. Генуэзская конференция стала прототипом валютных договорённостей между ведущими экономиками с резервными валютами и их неоколониями.

Глава Банка Франции Эмиль Моро проницательно охарактеризовал это соглашение как “настоящее финансовое господство” и разделение валют на два класса:

Англия первой из европейских стран восстановила стабильные и надёжные деньги. Она использовала это преимущество, чтобы установить настоящее финансовое господство в Европе. Финансовый комитет [Лиги Наций] в Женеве стал инструментом этой политики. Метод прост: любую страну с денежными проблемами принуждают подчиниться Комитету в Женеве, который контролируют англичане. Прописанные “лекарства” всегда одинаковы. В центральный банк назначают иностранного управляющего – британца или ставленника Банка Англии. Часть резервов центрального банка размещают в Банке Англии. Это одновременно поддерживает фунт и укрепляет британское влияние. Чтобы подстраховаться от провалов, они заручились поддержкой Федерального резервного банка Нью-Йорка. Более того, особо крупные иностранные займы они перекладывают на Америку, но политические дивиденды от этих операций всегда оставляют себе.

Так Англия полностью или частично закрепилась в Австрии, Венгрии, Бельгии, Норвегии и Италии. Сейчас она в процессе захвата Греции и Португалии… Валюты [Европы] разделятся на два класса. Первый класс – доллар и фунт стерлингов – основан на золоте. Второй класс основан на фунте и долларе, причём часть их золотых резервов хранится в Банке Англии и Федеральном резервном банке Нью-Йорка. Эти деньги потеряют свою независимость.¹

Чем больше пул ликвидности валюты, тем меньше внутренний ущерб от инфляционного печатания денег. Логика проста: в экономике с общим спросом на денежные остатки в $10 миллиардов увеличение денежной массы на $1 миллиард сильно ударит по ценам и экономическим расчётам. Но если то же самое увеличение происходит в экономике со спросом в $100 миллиардов – эффект будет в разы меньше. Поэтому чем больше стран используют платёжные и клиринговые сети Банка Англии и Федрезерва, тем меньше американская и британская инфляция ощущается дома.

После Генуи у британского и американского правительств появилась новая навязчивая идея. Заставить как можно больше центральных банков держать как можно больше своих валют. Это было беспрецедентное печатание денег и инфляционизм в мировом масштабе. Порочный круг запустился сам собой. Чем больше правительств, институтов и частных лиц начинали рассчитываться в долларах и фунтах, тем больше этих резервов им требовалось. С тех пор мировая политика во многом определяется одной целью: заставить мир принять твою инфляционную валюту в качестве международного резерва. Это даёт возможность безнаказанно печатать деньги под благовидными политическими предлогами.

Национальные центральные банки стали узлами фиатной сети. Чем больше таких узлов создавалось по всему миру, тем больше золота стекалось в британские и американские центральные банки. Чем больше ликвидности циркулировало в сети, тем сильнее могли безнаказанно раздувать денежную массу Америка и Британия. Эта динамика золото-валютного стандарта наводит на любопытную мысль. А не была ли британская и американская поддержка национально-освободительных движений банальным расчётом? Вместо благородного альтруизма – циничное желание штамповать новые фиатные узлы в молодых государствах.

Фридрих Хайек назвал новую глобальную валютную систему системой денежного национализма:

Под монетарным национализмом я понимаю доктрину, согласно которой долю страны в мировом предложении денег не должны определять те же принципы и механизмы, что регулируют денежные потоки внутри её регионов. По-настоящему международной валютной системой была бы та, где весь мир пользовался единой валютой – как это происходит внутри отдельных стран. И где её движение между регионами определялось бы свободными действиями всех людей.

Только с появлением централизованных национальных банковских систем все жители страны стали зависеть от одного резерва ликвидных активов, хранящегося коллективно как национальный запас².

Некоторое время золотой стандарт держал правительства в узде. Его поддержание считалось вопросом престижа, а отказ от него – национальным позором. Это эффективно сдерживало их аппетиты. Золотой стандарт дал миру единственный долгий период относительной стабильности – 200 лет или больше. За это время смог развиться современный индустриализм, пусть и с периодическими кризисами. Но катастрофа случилась около 50 лет назад. Правительства поняли простую истину: конвертируемость в золото – всего лишь способ контролировать количество валюты, а именно количество определяет её стоимость. После этого открытия они стали одержимы идеей сбросить золотые оковы. Деньги превратились в игрушку политиков, как никогда прежде. Лишь несколько великих держав сохранили на время приличную денежную стабильность и принесли её своим колониальным империям. А вот Восточная Европа и Южная Америка вообще никогда не знали долгих периодов денежной стабильности.³

То, что принято называть “развивающимся миром”, – это страны, которые не успели освоить современные промышленные технологии до 1914 года. Именно тогда инфляционная глобальная валютная система начала вытеснять относительно надёжную. Новая порочная система постоянно душила развитие этих стран. Она давала местным и зарубежным правительствам прекрасную возможность грабить богатства, созданные их народами.

К 1914 году серьёзной индустриализации и накопления капитала добились только страны Западной Европы, США и Канада. В то время современная индустриализация начинала проникать в Восточную Европу, север и юг Африки, многие регионы Азии и Южной Америки. Механизм был простой. Чем активнее страна торговала с промышленно развитыми экономиками, тем больше импортировала революционных технологий XIX века – прежде всего паровые машины и двигатели внутреннего сгорания. Чем технологичнее становилась развивающаяся страна, тем больше накапливала капитала. Тем производительнее становилась её рабочая сила, тем сильнее повышался уровень жизни. Первая мировая война разрушила этот естественный процесс. А глобальная валютная система, возникшая после войны, добила остатки. Великая депрессия стала логичным итогом этого монетарного саботажа мирового экономического развития.

Когда центральные банки обесценивали свои валюты, международная торговля и финансы становились предохранительным клапаном. Через них национальные инфляционные перекосы пытались исправиться сами собой. Падающая валюта заставляла граждан избавляться от местных денег – менять их на иностранную валюту или покупать импортные товары. Это ещё больше снижало спрос на местную валюту и ускоряло её падение. Порочный круг замыкался. Правительства развивающихся стран теряли способность финансировать себя через инфляцию. Приходилось печатать ещё больше денег и драть ещё больше налогов для покрытия расходов. Логичным решением было бы снизить инфляцию. Но экономисты-этатисты выбрали другой путь – ограничить свободное движение капитала и товаров. Во время Великой депрессии торговые барьеры множились как грибы после дождя. Результат предсказуем: международная торговая война и рост враждебности между странами.

Введение торговых барьеров лишь ухудшало экономические условия в странах, которые их вводили, даже когда собственные граждане страдали от этой политики. Правительства, устанавливающие барьеры, и экономисты, их поддерживающие, конечно же, никогда не признали бы, что инфляция, растущая централизация и протекционизм вызвали углубляющуюся депрессию. Вместо этого политические лидеры винили другие страны и местные этнические меньшинства. Годы поиска козлов отпущения и нарастающей враждебности к иностранцам достигли апогея в 1939 году. Тоталитарные фиатные режимы начали войну друг против друга и против своих этнических меньшинств. Хайек предвидел эту угрозу мировому миру в лекциях 1937 года «Денежный национализм и международная стабильность». Увы, его предупреждения остались без внимания. Денежный стандарт перестал быть однородными деньгами, свободно перемещающимися по миру туда, где их владельцы находили наилучшее применение. Вместо этого контролируемые государством деньги стали инструментом всё более всемогущих правительств для финансирования войны и тоталитаризма.

В одобренных правительством учебниках по истории и экономике совершенно ничего не говорится о монетарных истоках Великой депрессии и Второй мировой войны. Апологеты усиления государственной централизации и контроля твердили, что эта новая алхимия позволит правительствам построить светлое будущее. В реальности контролируемые государством деньги к концу 1930-х разрушили мировую экономику, похоронили глобальную свободную торговлю, породили всемогущие тоталитарные правительства с массой поводов враждовать друг с другом – и постепенно превратили некогда процветающие и цивилизованные народы в государственных иждивенцев и пушечное мясо.

Деньги, контролируемые государством, позволили централизованно планировать экономику способом, который в западном мире, вероятно, в последний раз наблюдался во времена агонии Римской империи. Чтобы бороться с растущей безработицей и инфляцией, порожденными собственной инфляционной монетарной политикой, политики ввели контроль над ценами, законы о минимальной заработной плате, законы о разделении рабочего времени и прочие разновидности разрушительной этатистской экономической политики. По мере сжатия экономики и ухудшения жизни людей они становились всё более зависимыми от усиливающих централизацию правительств, способных создавать деньги из воздуха. Подобная зависимость от государства лишь укрепляла власть правящих структур.

Контролируя деньги, правительства смогли распространить свое влияние и на систему образования. Университеты были местами, где граждане могли учиться и получать профессиональную подготовку, но за несколько десятилетий они превратились в пропагандистские машины, нацеленные на идеологическую обработку молодежи. Следование государственной линии стало важнее свободного исследования, рационального обсуждения и обмена идеями. Штатные этатисты формировали представления об экономике и политике у целых поколений руководителей и экономистов развивающихся стран. Этот интеллектуальный и исторический контекст крайне важен для понимания экономических катастроф развивающегося мира второй половины XX века.

Число и влияние лидеров стран третьего мира, получивших образование в британских и американских университетах начиная с 1930-х годов, поражает воображение.⁴ Я не встречал систематических исследований или данных на эту тему, но любой, знакомый с экономической историей развивающихся стран или с риторикой агентств развития и министерств развивающихся стран, почувствует это влияние в характерном зловонии марксистских и кейнсианских идей централизованного планирования. Само понимание экономического развития в конечном счете проистекает из глубоко социалистических представлений о функционировании экономики. Внимательный читатель не упустит одержимость литературы по экономическому развитию макроэкономическими агрегатами и того, как правительство и сектор развития преподносятся в качестве всеведущих и всемогущих сил справедливости, трудящихся ради достижения священных целей развития.

Индустрия страданий #

Как изложено в “Биткоин-стандарте”, Международный валютный фонд (МВФ), Всемирный банк и Всемирная торговая организация (ВТО) были детищем коммунистического активиста Гарри Декстера Уайта. Этот факт не занимает видного места в объемных и лощеных маркетинговых материалах данных организаций, но приобретает полный смысл при рассмотрении того, чем эти институты занимаются в действительности. Сама функция центрального банкинга воплощает суть коммунистической и социалистической мысли. Еще в 1844 году, когда Карл Маркс и Фридрих Энгельс писали свой “Манифест коммунистической партии”, центральный банк входил в число десяти основных столпов коммунистической программы, которую они стремились воплотить в жизнь.

Основная роль МВФ заключается в том, чтобы быть глобальным кредитором последней инстанции. Поскольку отдельные правительства могут столкнуться с проблемами платежей по валютным резервам, а данная денежная система функционирует на легких деньгах, использование экспансионистской монетарной политики для поддержания работоспособности системы стало практически неизбежным. Благодаря финансированию от Федеральной резервной системы США МВФ способен выдавать крупные объемы долларовых кредитов центральным банкам по всему миру и непрерывно выполняет эту функцию на протяжении последних семи десятилетий. Его существование критически важно для сохранения долларом США роли глобальной резервной валюты. Без глобального кредитора последней инстанции все страны третьего мира исчерпали бы свои долларовые резервы, а их центральные банки обанкротились бы. Тогда банки и частные лица в этих странах использовали бы для международной торговли другие валюты или золото. Неслучайно МВФ строго запрещает своим членам привязывать валюты к золоту, поскольку это лишило бы доллар США возможности продолжать функционировать как мировая резервная валюта, хотя глобальный золотой стандарт достиг бы всех декларируемых МВФ целей международной стабильности.

Проблема МВФ как кредитора последней инстанции та же, что и у монопольного центрального банка. Его способность спасать отдельные банки создает огромный моральный риск, побуждающий банки принимать на себя больше рисков в расчете на гарантированное спасение. Стремясь сохранить роль доллара как глобальной резервной валюты, МВФ поощряет все правительства использовать его и кредитует их при нехватке средств. При золотом стандарте страны, исчерпавшие золото и обанкротившиеся, фактически переходили под контроль кредиторов. Короли отрекались от пристола при банкротстве, а целые земли захватывались другими странами. Правительственные дефолты и банкротства влекли крайне серьезные последствия, что воспитывало фискальную и монетарную ответственность. Но при МВФ, способном выручать страны, последствия правительственной некомпетентности и бесхозяйственности становятся гораздо менее серьезными, поскольку политические лидеры всегда могут занять у МВФ, переложив издержки неплатежеспособности на будущих граждан.

Первоначальной целью Международного банка реконструкции и развития, позднее переименованного во Всемирный банк, было финансирование восстановления Европы и развития беднейших стран мира. Вдохновленные ужасными кейнсианскими и социалистическими идеями, заразившими британские и американские университеты, американцы решили, что бедным странам для развития необходимо финансирование масштабных государственных программ развития. С точки зрения рядовых американских и британских бюрократов и академиков того времени Советский Союз представлял собой образец экономического успеха. Советская модель централизованного планирования, по их убеждению, обеспечит значительный экономический рост и развитие бедных стран. Чтобы не допустить союза стран с Советами, рассуждали они, все централизованно планируемые глобальные усилия по развитию должны возглавляться Америкой.

Всемирный банк также финансировался через кредитную линию Федеральной резервной системы США и стал главной движущей силой планирования развития в третьем мире с 1950-х годов. Основная бизнес-модель банка заключается в выдаче займов на развитие бедным странам и содействии в планировании их развития. “Научные труды” в области экономики развития за последние семьдесят лет лучше всего понимать как изощренный маркетинговый материал для продвижения этих займов. Когда планирование Всемирного банка неизбежно терпит крах и долги оказываются невозвратными, в дело вступает МВФ, который вымогает деньги у стран-банкротов, расхищает их ресурсы и захватывает контроль над политическими институтами. Это симбиотические отношения между двумя паразитическими организациями, обеспечивающие массу работы, доходов и командировок для служащих индустрии страданий – за счет бедных стран, вынужденных расплачиваться за всё это займами.

Генеральное соглашение по торговле и тарифам (ГАТТ), позднее преобразованное в ВТО, стало форумом, где правительства стремятся достичь торговых соглашений. После того как стоимость валют стала произвольной и оторванной от нейтрального рыночного товара, а валютное регулирование ограничило свободное движение капитала, торговля превратилась в важный предохранительный клапан для монетарных искажений. ГАТТ/ВТО основывались на безумной предпосылке, что некий центральный глобальный орган способен регулировать торговые потоки для предотвращения дисбалансов, словно эти потоки являются причиной дисбалансов, а не симптомом валютных манипуляций. ГАТТ/ВТО серьезно подорвали свободное движение товаров и услуг в двадцатом веке, хотя технологический прогресс позволил перемещать товары быстрее и дешевле, чем когда-либо ранее. Одна из важнейших функций ВТО сегодня – душить свободное распространение технологических инноваций по всему миру, принуждая страны принимать американское патентное и авторское право.⁵ Принуждение стран применять законы США об интеллектуальной собственности внутри страны значительно затрудняет для отраслей развивающихся стран освоение новых технологий и замедляет темпы и масштабы распространения инноваций. Зато это выгодно крупным корпорациям, обладающим огромным влиянием на ВТО.

Помимо этих трех основных институтов, обычно называемых международными финансовыми институтами (МФИ), по всему миру наблюдается значительный рост международных и национальных организаций развития. Эти организации участвуют во всех аспектах жизни рядовой страны третьего мира и превратились в монопольных центральных планировщиков, контролирующих множество секторов экономик развивающихся стран.

Завершающий компонент индустрии страданий – её академическое крыло. Это крыло включает тысячи учёных, изучающих развитие и планирующих, реализующих и оценивающих проекты и стратегии развития по всему миру. “Экономика развития” совершенно бессмысленна как независимая экономическая дисциплина, поскольку экономические реалии одинаково справедливы для развивающихся и развитых стран. Изоляция экономик развивающихся стран и их изучение, словно они чем-то отличаются, не даёт никаких преимуществ. Для подобного разделения не существует ни интеллектуальных оснований, ни рыночного спроса на эту абсурдную область исследований. Спрос исключительно искусственно создан индустрией страданий и её многочисленными интеллектуальными щупальцами.

Читатели, незнакомые с литературой по экономике развития, должны считать себя счастливчиками. За семь десятилетий тысячи учёных произвели бесконечные груды отчётов, докладов, исследований и книг по экономике развития, которые в сущности не приводят ни к каким выводам. Единственное реальное достижение этих академиков – создание богатейших кейсов о бесчисленных провалах центрального планирования в бесконечной саге самоперевоплощения со всё более нелепыми благозвучными лозунгами и корпоративными штампами, которые никогда не подвергают сомнению один универсально важный догмат: развитие требует долгов и финансирования, которые требуют растущих объёмов бюрократии и дополнительного финансирования. Независимо от того, какая последняя глобальная угроза на повестке дня, операционно решение состоит в конвертации лёгких денег Федрезерва в долги третьего мира для создания новых рабочих мест бюрократам индустрии страданий и их прислужникам.

Свобода от ответственности #

Фиатные основы индустрии страданий делают её настолько оторванной от свободного рынка, что она функционирует в полном вакууме подотчётности и ответственности. Как объясняет Уильям Истерли,⁶ у этих организаций есть фундаментальная и неразрешимая проблема “принципала-агента”. Предполагаемые бенефициары их услуг не те, кто за них платит, поэтому поставщики никогда не будут им подотчётны. Вместо этого они отчитываются перед своими донорами и спонсорами из богатых стран. Соответственно, их действия всегда направлены на удовлетворение потребностей и интересов в первую очередь собственных сотрудников, во вторую — доноров, и в последнюю — бенефициаров. Индустрия страданий переполнена историями о проектах, которые кажутся великолепными донорам, но оборачиваются катастрофой для получателей.

Поскольку доноры не извлекают выгоды из проекта, они никогда не будут проявлять к его результатам больше чем мимолётный интерес, в отличие от бенефициаров, чьи жизни от него зависят, но которые не имеют власти его контролировать. Подобная асимметрия создаёт крайне искажённые стимулы для исполнителей проекта и гарантирует, что они не несут реальной ответственности за свои действия. Всемирный банк десятилетиями служит объектом множества насмешек, поскольку единолично отвечает за оценку успешности собственных проектов. Если на свободном рынке потребитель-бенефициар решает, какие компании “финансировать”, а правительства имеют хотя бы видимость политической подотчётности перед демократическими институтами, то в индустрии страданий существует лишь один вид подотчётности – самоотчётность.

Всемирный банк сам решает, какие проекты предпринимать и в каком объёме их финансировать. Затем бюрократы, получающие зарплату от банка, проводят внутренние проверки и выносят оценки. Как и следовало ожидать от любой бюрократии, реальная критическая самооценка попросту невозможна, поскольку в ней нет необходимости. Финансирование Всемирного банка практически безгранично. Пока доступны фиатные кредиты Федерального резерва, отсутствует рыночное давление, требующее качественных товаров и услуг. ФРС гарантирует, что Всемирный банк никогда не прекратит существование, независимо от того, сколь катастрофически провалятся его проекты. Без реальных последствий не может быть реальной ответственности. Индустрия страданий также печально известна тем, что удерживает и вознаграждает самых некомпетентных сотрудников – идеальная халтура для всех, кто стремится избежать подотчётности и ответственности. На свободном рынке любая работа влечёт значительную ответственность и подотчётность, но работа в организациях развития предполагает ещё меньшую подотчётность, чем работа в правительстве. По крайней мере в так называемом государственном секторе бенефициары-граждане одновременно являются теми, кто финансирует проекты (пусть и принудительно), а правительство хотя бы притворяется, что желает им служить. В индустрии страданий плательщики не являются бенефициарами, и они полагаются на саму индустрию страданий в оценке её собственной работы.

Проекты индустрии страданий на словах служат населению бедных стран, но их истинные мотивы можно выразить одной фразой: самосохранение. Как любая бюрократия, изолированная от здоровой обратной связи свободного рынка, эти организации существуют не для обслуживания клиентов, а для обслуживания собственных инсайдеров. Провальная политика может продолжаться десятилетиями, пока имеется финансирование. Доступ международных финансовых институтов к кредитной линии Федерального резерва обеспечивает им иммунитет от рыночных провалов. Спустя семь десятилетий их бюджеты и штаты продолжают расти независимо от результативности, и этот рост не показывает признаков ослабления.

Чем больше об этом читаешь, тем яснее становится, насколько катастрофично было предоставить этому классу могущественных, но неподотчётных бюрократов бесконечную кредитную линию фиатных денег и спустить их на бедняков мира. Подобная схема позволяет неизбранным иностранцам, которым нечего терять, контролировать и централизованно планировать экономики целых наций. Эти организации легко попирают внутренние права собственности и институты под предлогом развития. Всемирный банк может принять решение о проекте развития и заставить местное правительство его реализовывать независимо от внутренних последствий. Коренное население изгоняется со своих земель, частные предприятия закрываются для защиты монопольных прав, повышаются налоги и конфискуется собственность – всё ради осуществления проектов во имя развития. Международным корпорациям под покровительством международных финансовых институтов предоставляются льготные безналоговые сделки, тогда как местные производители платят растущие налоги и страдают от инфляции, вызванной фискальным недержанием собственных правительств.

Утилитарные и тоталитарные импульсы социалистических и кейнсианских учебников, по которым обучались эти планировщики развития, выходят на первый план в их работе с бедным населением. Эти учебники внушают, что благосостояние и человеческое благополучие можно оценивать через статистические агрегаты, которыми должны управлять центральные планировщики, и через измерение воздействия политических мер на общество. Многочисленные экономисты индустрии страданий не могут – или не хотят – понять, что экономика в своей основе субъективна, как учат австрийские экономисты, и что показатели благосостояния невозможно осмысленно измерить точно так же, как нельзя измерить чувства.

Индустрия страданий никогда не позволяет методологии или логике встать на пути выгодного займа третьему миру, поэтому они изобрели поразительно абсурдные и потенциально преступные способы измерения воздействия своей политики и займов на местное благосостояние. Поскольку цели развития касаются здоровья, образования и общего благополучия, планировщики развития назначают на всё это цены и пытаются составлять экономические планы для максимизации национального благосостояния – показателя, включающего валовой внутренний продукт, годы школьного обучения, продолжительность жизни и аналогичные метрики развития. Поначалу это может казаться безобидным, но применение бюрократических директив служит лучшим аргументом против фетишизации математизации в экономике. Назначив цену человеческим жизням, можно реализовывать проекты, которые их уничтожают до тех пор, пока финансовая отдача превышает “стоимость” этих погубленных жизней. Поскольку все аспекты человеческой жизни оцениваются в таблицах центральных планировщиков, всё и вся оказывается по карману бюрократам с безграничной кредитной линией; целые страны превращаются для них в компьютерные игры. А поскольку числовые значения человеческих жизней, здоровья и образования представляют собой порождение фантазий этих экономистов, ими всегда можно манипулировать так, чтобы проект выглядел привлекательно. Прогнозы Всемирного банка всегда великолепны на бумаге, но почти неизменно проваливаются при реализации. Эти провалы – неизбежный результат планирования на основе вымышленных цифр без единиц измерения.⁷

Возьмём, к примеру, промышленный завод, строительство которого потребует переселения целой деревни коренного населения и создаст достаточно загрязнений, чтобы испортить жизни тысячам людей, живущим вниз по течению реки. Такой завод будет выглядеть великолепно согласно прогнозам Всемирного банка, поскольку дополнительные выгоды, которые он принесёт в виде налоговых поступлений для правительства и созданных рабочих мест, окажутся более ценными, чем жизни, которые завод погубит. Это просто неизбежный результат использования коллективистского математического фетиша экономистов двадцатого века как путеводной звезды при планировании людских судеб. На свободном рынке, где индивиды могут делать собственный выбор, ни один промышленный объект не смог бы вытеснить местных жителей, не компенсировав им достаточно, чтобы они добровольно продали свою собственность. Но с займами Всемирного банка жадные правительства могут безжалостно попирать свой народ в погоне за корыстными целями.

Правильный экономический анализ методологически основан на индивидуализме, поскольку признаёт отсутствие рациональной или моральной основы для централизованно вычисляемых коллективных решений. Благосостояние несопоставимо между индивидами и не может складываться или вычитаться применительно к разным людям. Никакие вычисления коллективистских центральных планировщиков не имеют сколь-нибудь связной фактической основы. Экономисты, занимающиеся подобным, не более легитимны, чем актёры, которым МФИ платят за то, чтобы они изображали экономистов перед правительствами стран третьего мира и склоняли их воспользоваться бесконечной кредитной линией с нулевыми альтернативными издержками.

Отвратительная история развития #

Основными идеями, определявшими международное развитие в первые годы, были теории Уолта Ростоу о линейных стадиях экономического роста и модернизации, модель Харрода-Домара⁸ о накоплении капитала, стимулирующем экономический рост, и модель “большого толчка” Розенштейна-Родана.⁹ В модели Харрода-Домара предполагается и делается вывод (все эти модели в основном предполагают нужные им выводы), что рост является прямой функцией нормы сбережений. Темпы роста экономики в этой модели – это просто норма сбережений, умноженная на выдуманную константу. Модель утверждает, что причина отсутствия желаемого экономического роста в развивающихся странах заключается в недостаточном количестве сбережений. Чтобы обеспечить более высокие темпы роста, им нужно больше сбережений. Но поскольку развивающиеся страны не могут сберегать, потому что они бедны, уверяет нас модель, их правительства обязаны брать кредиты, чтобы заполнить “пробел в сбережениях”. Другими словами, для восполнения дефицита сбережений и достижения желаемого роста необходимо привлекать заемные средства. По мнению Розенштейна-Родана, государственные центральные планировщики потратят капитал на создание важнейшей инфраструктуры и превратят экономику из аграрной, сельской и изолированной в образованную, современную, городскую и индустриальную.

Хотя любой здравомыслящий экономист согласится с тем, что накопление капитала является ключевым фактором роста, из этого не следует, что заимствование капитала правительствами будет иметь тот же эффект, что и его накопление. Заимствования прямо противоположны сбережениям, и инвестиции, финансируемые за счет займов, влекут за собой дополнительные процентные расходы, в то время как инвестиции, финансируемые за счет капитала, не влекут за собой никаких процентов. Но что еще более важно, когда правительства занимают, чтобы тратить, они централизованно планируют свою экономику и тем самым получают власть над производительными членами общества, которым приходится оплачивать счета. Дьявольским образом миллиарды людей по всему миру оказались в долговом рабстве, чтобы финансировать экономические планы своих правительств, ослеплённых манией величия.

Один из ключевых выводов австрийской экономики касается роли правительства в распределении капитала. Если государство владеет средствами производства, рынок этих благ становится невозможным, поэтому не будет цен для определения наиболее продуктивного использования капитала, и правительство не сумеет разместить его способом, отвечающим потребностям бенефициаров. Получив в распоряжение крупные суммы для трат, правительства могут заниматься всевозможными политически популярными проектами, мало заботясь об альтернативных издержках, вариантах или долгосрочных последствиях. Если на свободном рынке капитал размещается теми, кто его создал, и утрачивается теми, кто использует его непродуктивно, то в государственно-плановой экономике политики, не заработавшие эти деньги, могут поступать с ними как заблагорассудится, не сталкиваясь с последствиями собственной глупости. Правительство может продолжать взимать налоги и занимать средства для самофинансирования, принимая порочные экономические решения, тогда как частным лицам подобная роскошь недоступна. Капиталоотдачу правительств нельзя сравнивать с капиталоотдачей частных лиц. Не имеет смысла рассматривать деньги, которые тратят правительства, как капиталовложения, поскольку они больше похожи на потребление, чем на инвестиции. Правительства и политики скорее тратят деньги на покупку голосов и лояльности, чем на инвестиции в будущее. Расточительность правительственных проектов развития и демонстративное потребление всех, участвующих в этих проектах, только подчеркивают этот факт.

Получив то, что в кейнсианских и социалистических фиатных университетах называют образованием, экономисты развития винили в провалах своих планов всё и вся, кроме международного кредитования и Всемирного банка. Объявлялся новый раунд моделей, модных словечек и стратегий развития, и под их знамёнами возобновлялись кредитование и центральное планирование. Этот ритуал продолжался в течение семи безумных десятилетий и оказался крайне выгодным для работников индустрии страданий, но губительным для бессильных жертв их неустанной помощи. Индустрия страданий постоянно анализирует собственные провалы и заключает, что проблемы кроются в неких бессмысленных косметических терминах, которыми они пользуются для взаимного впечатления (“требуется более партиципаторное планирование”, “необходимо улучшить взаимодействие со стейкхолдерами” и т.д.). Решение неизменно состоит в увеличении бюджета, растущем долге и усилении центрального планирования.

После провала первого поколения планировщиков развития экономисты перешли к более запутанным моделям, рассматривавшим развитие как более сложную трансформацию общества. Вооружившись множеством бессмысленных математических моделей, индустрия нищеты начала двигаться к более практическому подходу к центральному планированию, вовлекаясь в мелкие проекты, управляя критически важной инфраструктурой и напрямую нацеливаясь на искоренение бедности. Результаты оказались ненамного лучше прежних. К 1970-м годам провалы развития достигли огромных масштабов, и глубокие размышления внутри индустрии страданий привели к ещё большему государственному контролю и централизованному экономическому планированию. По мере роста популярности подхода “школы зависимости” государственное центральное планирование становилось гораздо более всепроникающим. Сочетание глобальных лёгких денег после решения правительства США приостановить погашение банкнот золотом и правительств с международными бюрократиями, укомплектованными кейнсианцами и марксистами, оказалось катастрофическим.

Глобальные банки были переполнены ликвидностью, которую стремились ссудить, а правительства испытывали ненасытный спрос на дополнительные средства для осуществления катастрофических замыслов. Индустрия страданий с радостью взялась играть роль свахи. Всё больше развивающихся стран в 1970-х годах оказывались обременены колоссальными долгами на фоне продолжавшегося снижения процентных ставок.

К концу 1970-х годов инфляционное давление, развязанное кейнсианцами Федеральной резервной системы США безудержно повышала цены, что приводило ко всё более высоким ценам и спекулятивным пузырям. Состоятельные люди по всему миру начали сбрасывать свои высокоинфляционные государственные деньги в пользу золота. Цена на золото выросла с 38 долларов за унцию в 1971 году до 800 долларов в 1980 году, и в Вашингтоне возникли серьезные опасения по поводу выживания доллара.

По мере того как ситуация с долларом становилась всё более угрожающей, президент США Джимми Картер, теряющий популярность из-за всеобщего экономического недомогания, в июле 1979 года назначил экономиста Пола Волкера на пост двенадцатого председателя Совета управляющих Федеральной резервной системы. Волкер немедленно принялся спасать доллар от краха, ужесточив монетарную политику и подняв процентные ставки, что имело колоссальные глобальные последствия. Внезапно каждое правительство с неподъёмным, но управляемым при низких ставках долговым бременем оказалось неспособным справляться с всё возрастающими процентными платежами. 1980-е стали десятилетием долговых кризисов в странах третьего мира.

Когда золотовалютных резервов центрального банка страны третьего мира становится недостаточно для покрытия долговых обязательств правительства, описанная выше проблема функции платежного баланса превращает собственную неплатежеспособность правительства в национальную катастрофу. При классическом золотом стандарте жизнь граждан страны, правительство которой обанкротилось, могла продолжаться относительно нормально. Король или правительство считались бы лично ответственными за долги и вынуждены были бы продавать земли или имущество либо передавать власть кредиторам. Но при монетарном национализме первое, что могут сделать правители при проблемах с выплатами, – опереться на центральный банк, использующий монопольный контроль над практически всем капиталом страны для финансирования правительства. Это может принимать различные формы, и все они опробованы любимыми клептократическими режимами двадцатого века. Простейший способ – правительство выпускает больше местных долговых обязательств и заставляет центральный банк их покупать, что увеличивает предложение местной валюты, снижая её ценность. Инфляция – лишь первое и неизбежное следствие долгового бремени и центрального планирования, навязанного бедным странам. Гораздо более ужасные последствия следуют, когда правительства пытаются с этой инфляцией бороться.

Если правительство попытается предотвратить снижение обменного курса, установив фиксированный курс, его резервы попросту рухнут. Люди будут массово обменивать местную валюту на мировые резервные валюты. Стремясь остановить это кровотечение резервов, правительство начнет жертвовать другими функциями центрального банка — с катастрофическими последствиями. Оно может начать ограничивать торговлю, чтобы люди не могли отправлять валюту за границу. Может принудительно запретить вывоз капитала из страны. Может конфисковать банковские счета. Каждое из этих вмешательств даст прямо противоположный эффект от задуманного. По мере усиления контроля за движением капитала правительство, возможно, и сохранит уже имеющиеся резервы, но надолго отпугнет любой новый иностранный капитал. Это выльется в еще большую проблему для платежного баланса.

Торговый протекционизм может предотвратить потерю валютных резервов в краткосрочной перспективе, но его долгосрочные последствия крайне разрушительны для экономики. Протекционистская политика резко увеличивает стоимость жизненно важных товаров и создает дополнительное давление на валюту. В итоге люди еще активнее переходят на иностранные резервные валюты. Такая политика также ведет к росту стоимости импортного сырья и оборудования для отечественных производителей. А это особенно болезненно для развивающихся стран, которые зависят от развитых стран в поставках самых современных средств производства. Когда импорт капитальных товаров дорожает, конкурентоспособность местной промышленности на мировых рынках катастрофически падает. Экспорт сокращается, что еще больше ухудшает платежный баланс. Конфискация банковских счетов хоть и дает быстрое краткосрочное облегчение, но разрушает доверие людей к банковской системе. Люди перестают откладывать на будущее, сокращая накопление капитала в банках.

Когда правительства сталкивались с проблемами обслуживания долгов, рушились все их экономические системы, потому что центральные банки позволяли им грабить производственный капитал, чтобы продолжать финансировать себя и расплачиваться с ростовщиками индустрии страданий. Поскольку смысл существования индустрии страданий заключается в предоставлении кредитов и создании новых программ развития, она также заинтересована в сохранении статус-кво, поэтому предпринимает шаги, чтобы помочь правительствам избежать дефолта по своим долгам. Поддержка государств, которым грозит неплатежеспособность, заставляя их занимать все большие суммы, – единственный способ продолжать работу цирка “финансирования экономического развития”.

МВФ блистал в роли глобального кредитора последней инстанции в 1980-х годах, проводя знаменитую политику стабилизации и программы структурной перестройки. Когда страны были близки к дефолту, МВФ предоставлял им экстренное финансирование при условии соблюдения теми пакета мер стабилизации и политических реформ. Эта политика рекламировалась во всем мире как реформы свободного рынка, но на самом деле она была продолжением централизованного государственного планирования, финансируемого за счет долга.

Программы приватизации МВФ попросту заменили государственные монополии частными – обычно принадлежащими тем же самым людям. В рамках сделок по облегчению долгового бремени, заключенных с индустрией страданий, правительствам предложили распродать свои самые ценные активы. Сюда входили государственные предприятия, природные ресурсы и земельные участки. МВФ обычно выставлял их на торги для транснациональных корпораций и договаривался с правительствами освободить покупателей от местных налогов и законов. После десятилетий насыщения мира дешевыми кредитами международные финансовые институты в 1980-х превратились в обычных коллекторов. Они копались в обломках стран третьего мира, разоренных их же политикой, и распродавали все ценное транснациональным корпорациям. При этом обеспечивали им правовую защиту в тех помойках, где они орудовали. Этот грабеж в стиле обратного Робин Гуда стал неизбежным следствием динамики, которая возникла после того, как эти организации получили доступ к мягким деньгам.

В рамках этих “реформ свободного рынка” МВФ рекомендовал вводить дополнительные налоги для латания бюджетных дыр. “Свободные рынки” служили лишь прикрытием для глобального фиатного рэкета. Роль международных финансовых институтов как пособников транснациональных корпораций часто обличают левые критики вроде Джона Перкинса с его “Признаниями экономического убийцы”.¹⁰ В сенсационных историях Перкинса есть зерно истины, но многое, конечно, упущено. Проработав в этих организациях десятилетия, Перкинс демонстрирует типичную критику левых фиатных инсайдеров. Они ругают эти институты, живя на их зарплаты, и делают вывод: мол, проблема в том, что это институты свободного рынка, а решение — в еще большем централизованном планировании. По моим оценкам, примерно 90% сотрудников международных финансовых институтов можно отнести к “левым критикам” этих же институтов. Американский проходимец Джозеф Стиглиц сколотил прибыльную карьеру, играя роль экономиста-критика. Он требует перехода к еще более централизованному планированию и долговому финансированию – и при этом исправно получает зарплату от тех же организаций.

Работа Перкинса и многих других авторов наглядно показывает, какую выгоду получают крупные транснациональные корпорации от особых договоренностей, которые международные финансовые институты заключают для них с развивающимися странами. Однако это не корень проблемы, а скорее ее симптом. Огромная сила кредитной линии от Федеральной резервной системы США, которая дает этим организациям власть над развивающимися странами, также делает их готовыми к захвату транснациональными компаниями, желающими вести бизнес в развивающихся странах.

Фиатные экономисты набрасываются на транснациональные корпорации, словно Nike и McDonald’s — главная беда третьего мира. При этом они совершенно слепы к гораздо более подлому злу — фиатному долгу, который платит им зарплату. Этот поверхностный ритуал мешает им задуматься над куда более важными вопросами. Зачем вообще нужен глобальный кредитор последней инстанции? Почему все правительства мира должны влезать в долги? С какой стати международные финансовые институты берутся планировать экономическое развитие, когда история централизованного планирования — это сплошная история провалов? Вопреки видению Перкинса, проблема не в том, что эти институты якобы допускают свободную торговлю или свободное движение капитала. Проблема в том, что они контролируют и централизованно планируют торговлю и инвестиции, выдавая невозвратные кредиты. Беда начинается не тогда, когда страна объявляет дефолт и просит о спасении. Она начинается в тот самый момент, когда первый плутократ из индустрии страданий переступает порог страны и принимается централизованно планировать ее экономику.

То, что случилось в 1970-х и 1980-х с долгами третьего мира, ничем не отличается от обычных бизнес-циклов по австрийской теории. Искусственное занижение процентных ставок порождает неустойчивый кредитный бум. Поддерживать его можно только дальнейшим снижением ставок — до тех пор, пока пузырь не лопнет при возвращении к нормальным ставкам. Та же история повторялась с акциями в 1920-х, доткомами в 1990-х и недвижимостью в 2000-х.

Чтобы понять всю разрушительность индустрии страданий, достаточно открыть любой учебник по экономике развития и почитать смехотворные объяснения долгового кризиса третьего мира. Поражает та умственная гимнастика, которая требуется, чтобы сделать вид: проблема якобы не связана ни с монетарной политикой, спонсирующей индустрию страданий, ни с наводнением третьего мира долгами, ни с централизованным планированием их экономик. По версии индустрии страданий, развивающиеся страны набрали кучу долгов потому, что арабские страны подняли цены на нефть после арабо-израильской войны 1973 года. От этого у них появился избыточный капитал в банках, который банки якобы вынуждены были кому-то одалживать. Инфляционная политика заниженных ставок полностью игнорируется. Если Федрезерв США вообще в чем-то обвиняют, то только в повышении ставок в 1980 году — но не за целое десятилетие низких ставок, которые и опутали эти страны долговыми сетями. Читателям-мазохистам рекомендую тринадцатую главу “Экономического развития” Майкла Тодаро и Стивена Смита¹¹ – там можно полюбоваться прекрасными образцами подобных оправданий.

Индустрия страданий росла огромными темпами, разрушая экономики третьего мира и доводя их до банкротства. Она процветала, “спасая” их от долговых кризисов. Штат и бюджеты этих организаций неуклонно растут – и до кризисов, и после, независимо от любых показателей успеха или провала. Внутренние отчеты международных финансовых институтов вечно сетуют на провалы в достижении макроцелей и неудачи отдельных проектов. Единственный способ понять их живучесть – осознать: все эти благозвучные лозунги об их якобы целях (развитие, рост, устойчивость, образование детей, искоренение болезней и прочее) не имеют ничего общего с их реальными задачами. Их выживание объясняется успехом в достижении настоящих целей: (1) обеспечение жирных кормушек для своих инсайдеров, (2) сохранение роли доллара как мировой резервной валюты и (3) беспрецедентный контроль правительства США над мировой экономикой. По всем трем пунктам эти институты преуспели блестяще. Все остальные “цели” – чистая риторика.

Оценка реального воздействия #

Результат работы индустрии страданий – грабеж граждан беднейших стран мира в пользу их правительств и правительства США, которое печатает используемую ими резервную валюту. Удерживая весь мир на долларовом стандарте, МВФ гарантирует США возможность продолжать инфляционную денежную политику и экспортировать свою инфляцию по всему миру. Только поняв грандиозное воровство в основе глобальной валютной системы, можно понять бедственное положение развивающихся стран. Фиатные экономисты хранят по этому поводу гробовое молчание — ведь их зарплата и статус колониальных администраторов зависят от того, чтобы этого не понимать.

На внутреннем рынке основное влияние индустрии страданий заключалось в том, что правительствам пришлось взять на себя непосильные долговые обязательства, а также нарушить движение финансового и человеческого капитала. Вместо того чтобы позволить предпринимателям и частным лицам пожинать плоды своего продуктивного труда, а успешным из них – принимать решения о распределении капитала, тем самым формируя решения других производителей по удовлетворению их потребностей, среднестатистическое правительство стран третьего мира конфискует богатство своих продуктивных граждан и отдает капитал в руки невежественных, неподотчетных центральных планировщиков индустрии страданий и их подчиненных в местных органах власти.

В отсутствие свободного рынка (благодаря централизованному планированию индустрии страданий) индустрия страданий сама становится самым прибыльным работодателем в развивающихся странах. Вместо того чтобы самые яркие таланты развивающихся стран стремились работать продуктивно и служить своим согражданам, их привлекают на работу в индустрию страданий, и в итоге они тасуют бумаги, пишут отчеты и проводят исследования, которые никто не читает, но которые необходимы для продолжения финансирования.

Мало того что индустрия страданий разрушает рыночные экономики бедных стран и превращает их в провалы централизованного планирования — огромные долги еще и позволяют им дольше цепляться за провальную политику. Это дает правительствам стран-доноров отличный повод для политического контроля. В итоге третий мир не просто централизованно планируется — он еще и подотчетен иностранцам, а не своим гражданам. Не будь индустрии страданий, спасающей каждого клептократа в третьем мире, не было бы этой вечной инфляции и рецессий. Наоборот, хватило бы одного кризиса, чтобы полностью снести любое правительство, замешанное в подобном, и дать возможность начать с чистого листа. Не имей клептократы постоянного доступа к бесконечным кредитным линиям международных финансовых институтов, они бы быстро разорились и были заменены ответственными правительствами, которые тратят меньше, чем собирают налогов. Один эпизод гиперинфляции, который сносит правительство и заменяет его финансово дисциплинированным, — куда лучший исход, чем вечное чистилище постоянно высокой инфляции, бюджетных кризисов, валютных ограничений, протекционизма и централизованного планирования, которое насаждает МВФ.

Если вы живете в бедной стране, вы наблюдаете как ценность ваших денег размывается – из-за инфляции собственного правительства и инфляции доллара США, который его поддерживает. Вы страдаете от монетарного централизованного планирования на местном и глобальном уровнях. Вы видите, как местные рынки искажаются вмешательством иностранных центральных планировщиков. Самые яркие умы вашей страны соблазняются карьерой в индустрии страданий вместо того, чтобы производить что-то ценное. Суть этой книги не в том, что индустрия страданий делает бедные страны бедными. Дело в другом: учитывая все способы, которыми она подрывает и разрушает экономические и политические институты бедных стран, трудно отрицать – она мешает развивающимся странам развиваться, расти и искоренять бедность. Итак, разросшаяся бюрократия индустрии страданий достигла результата, прямо противоположного заявленным целям.

Успехи в развитии #

В индустрии развития царит почти мистическая атмосфера вокруг вопроса — как вообще происходит развитие. Время простых ответов давно прошло, а бредовые отчеты современных международных организаций не содержат ничего конкретного — только бессмысленные, но грамматически и политически корректные банальности. Эти организации никак не могут всерьез заявить, что выполнили свои изначальные задачи. Тем не менее мир стал свидетелем значительного роста уровня жизни, а также неуклонного искоренения бедности, крайней нищеты, неграмотности и многих болезней.

Идея, будто эти организации заслуживают благодарности за подобный прогресс, – чистая выдумка, которую даже их собственные экономисты не воспринимают всерьез. Изучение истории экономического развития за последние семь десятилетий наглядно показывает: никакой загадки тут нет, развитие подчиняется фундаментальным законам экономики. По всему миру – и не только в развивающихся странах – общества с надежными правами собственности, свободными рынками и относительно открытой международной торговлей процветают и борются с бедностью наиболее эффективно. Промышленные технологии XIX века распространялись по миру в двадцатом столетии, несмотря на правительственные ограничения и контроль, принося тот рост уровня жизни, который они всегда приносят. Современные телекоммуникационные технологии также распространились по всему миру, помогая людям интегрироваться в рынки, осваивать навыки и добиваться огромного роста производительности.

Самые важные истории роста и преобразований случились в странах, которые сбежали от социалистических режимов и перешли к более рыночным политическим институтам. Китай — ярчайший пример. В 1970-х там почти не было частной собственности, а экономика была практически полностью централизованно планируемой. После смерти Мао Цзэдуна, основателя Коммунистической партии Китая, страна постепенно сдвинулась к рыночной экономике — и уровень жизни взлетел. Крайняя бедность была почти полностью искоренена всего за четыре десятилетия. Отход Индии от власти получивших британское образование фабианских социалистов начался в 1980-х, и вместе с ним пришли огромные перемены в уровне жизни многих беднейших людей мира. Ни одна из этих стран не получала значительных кредитов от Всемирного банка или МВФ. У них и близко не было такого количества “развивающих” проектов, как у африканских и латиноамериканских стран, которые до сих пор прозябают в нищете. В Африке и Латинской Америке единственными двумя примерами неразвитых стран, успешно поддерживающих экономический рост в течение сколько-нибудь заметного периода, являются Ботсвана и Чили, обе из которых являются самыми свободными рыночными экономиками на своих континентах. Режимы, которые брали большие кредиты и централизованно планировали свою экономику, неизменно заканчивали свое существование экономической катастрофой и гиперинфляцией.

Среди экономистов развития, кормящихся от “рабочих мест” в индустрии страданий, успех Индии и Китая рассматривается как доказательство правильности планов их правительств и свидетельство того, что активное государственное управление экономикой необходимо и полезно. Но любой, кто не получает зарплату от индустрии страданий, ясно видит: реальный двигатель роста — это массовое сокращение государственного вмешательства в их экономики. Также очевидно, что дальнейшее ограничение государства и индустрии страданий приведет к еще более быстрому росту и развитию. Политика китайских и индийских бюрократов и политиков двигает их экономики вперед не потому, что это хорошая политика, а потому, что она куда менее ужасна, чем гораздо более этатистская политика прошлого.

Достижение экономического развития – никакая не тайна. Для этого нужны лишь мир, твердые деньги и свобода граждан работать, владеть собственностью, накапливать капитал и торговать. Загадка в другом – как централизованно планировать экономическое развитие, беря при этом огромные кредиты у международных финансовых институтов. Вот почему экономисты развития в итоге пребывают в полном недоумении. Их задача не в том, чтобы покончить с бедностью или обеспечить развитие, а в том, чтобы делать карьеру и поддерживать фиатную международную валютную систему, которая обеспечивает их работой и при этом тормозит экономический рост множеством способов.